ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ВМЕСТЕ

Нескончаемое путинское водительство, что, когда-нибудь завершившись, превзойдёт долготою большинство прежних правлений российских государей и коммунистических вождей, уже до срока являет то обычное и неизживное, что случается в делах страны, чрезмерно долго живущей по воле одного человека.

Неудачи, провалы, застой в народном хозяйстве, напряжение в жизни общественной, бесчисленные злоупотребления самой власти справедливо возводят к издержкам подобного владычества.

Доброе единоличное правление само знает меру, да и по душе всем. Но столь редко оно на нашей земле, что лишь сожалеть остаётся. Зато без конца имеем дело со злою стороной несменяемых царствий – произволом и самовластием в точном их смысле, даже не самодержавием, подразумевающим освящённость давним, крепким обычаем, врастанием в устои общества и даже ответственность перед вечностью, – то есть, некую степенность и историческую законность такого устроения власти. Впрочем, одно вырастает из другого, и в нынешнее время оба вызывают неприятие.

Государственный уклад России будто сплошь соткан из череды византийствующих самодержавий при забытом совсем ином, исконном Славяно-Русском: власти веча, избираемых народом князьях, Новгородской и Псковской республиках, самоуправлении удельном и земском…

Покуда пришедшая убеждённость в необходимости царёвой власти оставалась непреложной, борьба с издержками единоличного правления велась разрозненными попытками замены одного неугодного правителя на иного. Заговоры то проваливались (против Петра I, Екатерины II), то преуспевали (против Петра III, Павла I).

Но временами давало о себе знать и противление самодержавию как таковому, без связи с личностью самого правителя. Чаяния ограничить самовластие «кондициями» (в начале царствия Анны Иоановны), конституциею (во времена Александра I-го и декабристов) вплоть до гораздо позднейшего призыва «Долой самодержавие!» витали в нашей лишённой исторического везения стране все послепетровские времена. С отречением Николая II дело, наконец, свершилось, но настоящей победой не увенчалось ввиду никчёмности ставшего у власти Временного правительства и ряда сущих нелепостей, пресекших великую попытку военных во главе с Корниловым удавить послецарскую либеральную смуту вместе с большевистской пятой колонной и бывших всего в шаге от столицы и спасения России.

В годы, предшествовавшие отречению, царь, хотя и под общественным давлением, сам шёл на самоограничения, даруя политические свободы и некоторую законодательную деятельность народным представителям. (И пренебрегая монаршьим долгом, не решался дать волю охранительным силам.) А появившейся на свет либеральной и левацкой интеллигенции хотелось ещё больше «республик да свобод». Сама по себе крикливая эта толпа имеет сомнительную силу, воздействуя напыщенной болтовней лишь на недалёкого, часто праздного, обывателя, да на уступчивое и безответственное правительство. Но легко сдаётся перед грубой силой, и силу ту показали большевики-уголовники (по царским приговорам и человеческим понятиям), с презрением обведшие вокруг пальца интеллигентов и всю страну. Взяв власть, немедленно восстановили самодержавие в наихудшем виде, утопили гражданские свободы в невиданных реках крови и погрузили страну в полукрепостное состояние на долгие десятилетия.

Коммунистический угнетатель в конце концов ушел в никуда, разложившись и самоупразднившись. (Как и в Октябрьском перевороте 1917-го «стена» власти оказалась, словами Ленина, «гнилой: ткни и развалится»). А пришедшая на замену шайка Ельцина была бездарной, преступной, и страна окунулась в следующую смуту. Далее дело двинулось по знакомому кругу: единоличное правление было восстановлено и бразд уже не отпускало, лишь крепло. Присутствие рядом Думы, «независимого» суда и громогласный отказ власти от государственной идеологии были лишь раздражающим лицемерием, не обманывающим никого.

Кому-то самовластие в третьем тысячелетии предстаёт терпимым неудобством, кого-то явно гнетёт.

Степень притеснений оценивается зависимости от пристрастий оценщика. Либералы страдают от недостатка свобод для своих пороков и от невозможности навязывания их обществу, хотя в целом чуют себя при путинском строе как рыба в воде. Отчизнолюбиво мыслящие – государственники, хозяйственники, общественники, учёный люд – винят руководство страны за её унижение перед западными учителями, кабалу от ВТО, МФО, ПАСЕ, Совета Европы, повальные разложение и продажность чиновничества («коррупцию»), воздвигнутый столп («вертикаль») власти с постоянным «ручным управлением». Самые последовательные из них возвышают свой голос и против большего: избирательного правосудия, наличия неприкасаемых в путинской России – от высшей знати до особо чтимых национальных меньшинств. Но хорошо видя меру дозволенного, не идут дальше. Для них подобное положение дел не стало глубоким личным переживанием; напротив, пребывание в умеренной оппозиции, тем более, встроенной в кремлёвскую показушную демократию, доставляет им безбедное существование и приятное место под лучами хотя бы второстепенных СМИ.

О наихудшем в наступившем правлении – нависшей угрозе существованию Русского народа – бьют тревогу лишь самые прозорливые и честные. Умом и нутром ощущают встроенное в политику непреходящее пренебрежение к Русским («русофобию»), с отчаянием видя выкашивание наркотиками молодого поколения, насаждение деятелями «культуры» бездонного нравственного упадка, безсемейственности и презрения к чистоте Русского Рода, раскрытие настежь границ и чужеземное половодье с юга, исламизацию страны, вытеснение и недалёкое во времени замещение ослабевшего воспроизводством Русского народа пришельцами из Азии. В управляемой по единой указке стране то предстают вольные или невольные, но сугубые последствия своенравного, самотешащегося единовластия, и тяжелую длань оного сознательные Русичи познали в полной мере, платя за противление безчинствам лишениями и свободой – своею и тысяч соратников.

Общим же настроением всех недовольных становится то, что ничего поделать и изменить нельзя. В этом смысле на дворе действительно царит диктатура.

Идя к умиротворению нравов, цивилизованности, народы веками искали совершенный способ государственного устройства. И где благодаря лучшим умам, а где – по стечению обстоятельств, наитию и собственному взрослению наш мир, особенно европейский, достаточно преуспел во своём общественном улучшении. Почти повсеместно оставлено позади столь дурное и дикое в подавлении человека человеком как рабовладение, крепостничество, жёстко-сословное («кастовое») деление общества. Вот только насилие верхов и глубинная недемократичность государственно-обустроенных людских сообществ с расслоением на знать («элиту») и простонародье (рядовых граждан), с несхожестью устремлений тех и других – по-прежнему пребывают с нами и даже с силой проявляются то там, то здесь…

Современные западные демократии, при всей заслуженной нашей нелюбви к ним, являют обширный полезный опыт в решении головоломного вопроса упорядочения человеческого общежития к удовлетворению воли большинства (пока на первое место у них не выступило потакание всевозможным меньшинствам).

Единоличное правление в западном мире было весьма давно отвергнуто, в каких потугах ни совершенствовалось и ни облагораживалось оно в прошлом, выказывая все большее сужение произвола властителя, привнесение в его деятельность представлений об общем благе и своих обязанностях перед обществом, – иначе говоря, установление умеряемых законом и доброй волей отношений с подвластными. Так называемый «просвещённый абсолютизм» стал сею ступенью в развитии государства на Западе и, в свою очередь, преддверием большего.

Заседание Генеральных Штатов во Франции, XVIII столетие

Вместо надежд на доброту и мудрость одного лица по-настоящему плодотворным оказался выбор в пользу постоянного и глубокого рассредоточения власти, деления оной на «ветви», вполне очевидные: законодательную, исполнительную, судебную с дополнительным расслоением их всех на высший и местный уровни.

Подобное распределение полномочий существовало издавна не только в опытах республиканского правления. Оно было естественным ввиду всегдашнего наличия в обществе знати (воинской, гражданской), с коей повелителю было удобнее ладить, нежели и на ней проявлять свой нрав. Слабее выраженное – скорее, как разделение труда – оно существовало и при откровенном единовластии, когда подле верховного правителя действовал совет высших вельмож (у нас – Боярская Дума, Избранная Рада, Правительствующий Сенат, Государственный Совет), а управление и правосудие на местах вершилось посланцами самодержца с дозволением обширного усмотрения с их стороны.

Но более, чем просто разделение труда, рассредоточение власти в буржуазных демократиях имело смысл сознательного дробления государственных полномочий, намеренного установления обособленности и соперничества их разветвлений во имя большей общественной свободы и больших вольностей у подвластных. Сей подход вылился в понятие «сдержек и противовесов».

Ни буржуазное, ни иное разновластие не устояло бы, скатилось в междуусобицу или вернулось к диктатуре, если б не присутствовала совместная решимость всех участвующих во власти к самоограничению. Расчет на одну добрую волю, особенно тех, кто возымел привычку повелевать и подчинять, не продержался бы долго. Но издавна ограничителем страстей в европейском обществе служили правила, порядки и явные выражения их – уставы, договоры, клятвы, для непреложности записанные пером или даже высеченые на камне, – а равно и испытываемое к уговору до наших дней священное почтение (увы, напрочь выветрившееся в России к началу 21-го столетия). Законы, правды, грамоты, судебники, договоры дошли до нас в числе самых первых письменных памятников европейских обществ, включая Русское. Обязывающая сила их присутствовала в сознании, выступала духовною и поведенческою скрепою в ладу с почитанием высших сил, отеческими преданиями, житейскими обычаями. В таких условиях могли уже обрести почву и более сложные ограничения произвола, и с развитием общества пора их наступила. (Хотя больные замашки иных властителей то и дело портили сию картину, ввергая общества в беды беззакония. И даже называемый просвещённым 20-й век не избег всплеска дикости – особенно досталось тогда безумий нашей вечноиспытуемой стране.)

И вот, возможности первых лиц стали определяться уже не их страстями, но подчинением предписанному порядку, иначе говоря, управляться законом. В силу сей подчиненности правитель не высится над прочими отделами власти и, тем более, не держит их в ежовых рукавицах. Совместная деятельность их пронизана присмотром друг за другом, плодотворным соперничеством, и глава государства или правительства, то и дело получающий по рукам, вынужден ладить со своим парламентом, а в каждые несколько лет должен ещё и нравиться простому люду – своим избирателям.

Устранение правителя до срока и общая сменяемость власти идёт при этом также предсказуемо и чинно, согласно порядку, без свойственных иным странам потрясений (хотя во стремительно разлагающихся США таковое, наконец, назревает). Нужды в вооруженных переворотах для смены власти нет. За любым проигравшим сегодня остается непопираемое право на «отыгрыш» через несколько лет; «чистки» не грядут. Совершившие же нечто предосудительное лица подвергаются парламентскому разбирательству, и оный суд (или судилище, смотря по восприятию) есть еще одно средство в наборе взаимосдержек власти. Еще чаще оступившиеся на Западе политики самого высокого разряда спешат сложить с себя полномочия и удалиться в частную жизнь сами – по поводам, кои нам, заложникам иного устроения власти, выглядят смешными…

Рождение американской конституции; пора прекрасных надежд

Здесь мы до времени упрощаем (и даже нахваливаем) западный политический быт, не заглядывая на его потаённую сторону, мало ведомую среди непосвящённых, дабы выделить очевидное и ценное: выраженное законопослушание верхов, следование обозначенному порядку даже теми, у кого, казалось бы, своя рука владыка. Эти достоинства имеют значение, равно как и их отсутствие, давая устойчивое существование перенявшим закон и порядок странам и сотрясая другие, живущие в политике минутным разумением, при всяком восхождении на трон нового лица.

В России подобное торжество закона и порядка остаётся недостижимым и с приходом 21-го столетия – в пору появления при дверях искусственного разума, даром что «демократическая» конституция уж три десятка лет с нами.

Российский государственный строй, внешне расписанный сейчас под западную политическую моду – с замашкой на сменяемость и разделение властей, верховенство закона, широкие народные свободы, так и не оторвался ото своего петровско-советского праобраза с никчёмными, бессмысленными коллегиями да советами подле истинной власти.

Задуманные было демократические правила не могли воплотиться просто из-за нравов тех, кто унаследовал бразды правления по низвержении Союза. (Велик был среди них дар к воровластию, и оно состоялось.) Как и его предшественники, наступивший строй явил умственную немощь, хозяйственный застой, удавление политических прав, сведение на нет народного волезъявления и представительства. После изрядных послаблений девяностых годов привычной хваткой была усечена свобода слова, собраний, политических движений, хотя в иных областях жизни вольностей даровалось предостаточно – с исчезновением преград не только правовых, но и нравственных.

Расслоения государственной власти – «отче наш» демократии – в путинской России, естественно, не наступило чиновничество, судейская община, законодатели и даже духовенство – по-прежнему едины, неразлучны и хорошо себя в таких условиях чувствуют.

Казалось бы, цель очевидна, и нужно ухватиться за готовое, отполовинить полномочия верховного правителя и согласно азбуке демократии подвести его под настоящую, не смехотворную власть народных избранников, что посланы в высшее законодательное собрание страны. (Не хочется прибегать к обеславленному нынче названию «Дума», носимому верной прислужницей Кремля). Но даст ли России подобный шаг свободное и скорейшее развитие, безопасное существование нашего народа и будущее нашим детям?

Взгляд, обращённый на чужой опыт, даёт теперь иной ответ.

Воспетый западными словоблудами «конец истории», сошедший-де на Западный мир как достижение политического и общественного совершенства в лоне либеральной демократии по преодолении иных, «низших» видов общественного уклада, оказался лишь переворотом ещё одной страницы в летописи народов. Пережив несколько десятилетий буржуазного достатка, вполне справедливо названных «всеобщим благоденствием», спокойная, довольная, сытая жизнь Запада вдруг наполнилась тревогой. Забродило недовольство родным государством, да вовсе не такое, что было в 1960-х годах, когда избыточное молодое поколение изнывало от лёгкости бытия, и речь не идёт о переживаниях современных леваков, одержимых разрушением, или либерал-бесноватых, по природе своей мучимых всяким порядком и жаждущих для себя жизни без ограничений. Раздражение бродит в самой основе общества, в народной гуще, среди людей сути, о ком сказано: «вы – соль земли».

Приверженность верховенству законов, широкие общественные свободы, не грешащие подлогами выборы не удержали западный мир на достойных подражанию высотах. На наших глазах он двинулся вспять, пометился нравственным упадком совсем не временного свойства и перекройкой самого себя с далеко идущими последствиями.

Начало тому было положено безродно-глобалистским переделом западного мира, становлением так называемого «нового мирового порядка», заправляемого Америкой, а в полной мере раскрылось с принятием Западом нового для себя «завета» – исповедания многокультурности, отвержения национального облика и души государств с европейским населением, понуждения его ко глубокому покаянию и прямой расплате за предшествовавшую вековую нетерпимость, доведшую однажды до всеевропейского еврейского погрома («холокоста»).

Хвалёная демократия вняла сему завету, пресловутые ветви её вдруг стали плодоносить как дурное правление одного.

Избираемая, подотчётная, законолюбивая тамошняя власть стала творить вещи под воздействием новых веяний, оставляя простому человеку беспомощно взирать на гнетущие перемены: падение личного и общего достатка, сдавление ума и поведения новоявленными правилами услужливого почитания инородного и чужого, нашествие в место своего обитания неведомых народов с чуждыми нравами и возникшая обязанность потесниться перед новыми соотечественниками, беспомощность перед растущим вторжением в жизнь полицейщины и тайных служб.

Некогда открыточный образ западного строя, расцвеченный нескончаемой болтовней о его совершенстве и освященный, вроде бы, свободным волеизъявлением народа, дополнился вторжением иных сил в государственное управление, и от их напора и взыскательности не стало избавления.

Ничего удивительного…

Довольная собою до самозабвения всякая демократия западного пошиба порождает и пригревает ещё один источник власти, весьма отличного от остальных рода: выбивающийся из законопорядка, не умеряемый и не сдерживаемый ничем (ибо даны ему невиданные вольности во славу «свободного общества»), либерально-одержимый, то есть, подрывной и вредительский по определению.

Сей источник власти – у всех на виду: та частая сеть разметаных по всякой западной стране (да уже и по миру) средств владения умами и, соответственно, поведением, иными словами, средств чистой власти: больших и малых рупоров пропаганды, идейного воспитания в школах, университетах и каждом доме, где есть орвеллов телеэкран, – то есть, везде. Проводниками, обслугою и рассадниками сего влияния выступают партии и партийки, несметные НКО (ячейки, якобы, бескорыстных общественников), основные средства вещания и внушения (СМИ), учители, профессура, газетчики, «обозреватели», вещуны помельче вроде «блоггеров», иные те, кто назван корявым для самих же англоязычных словом «influencers», то есть, «влияющие», и вся подобная толпа, обретшая возможность в информационный век работать помелом, а не руками… И есть очевидная, понятная линия, коей они следуют и которая, виясь, ведёт ко крайне немногим – подлинно «закулисе»: самоизбранной, злонамеренной и скрытной.

Названных подручных сего логова тайновластия, его «видимых бесов», приводящих к послушанию не только простолюдинов, но и правящую среду, именуют то льстиво «четвертою властью», то – реже, из народных глубин да с оглядкой – «пятой колонной», «заговором против цивилизации». (Лишь воинственный Трамп клянет на весь мир ухватившиеся за власть СМИ как «врагов человечества» и взялся примерно наказать пару общественных сетей вроде «Фейсбука» и «Твиттера».)

Негосударственный, но подчинивший государство – нарост сей отталкивающе напоминает другую духовную (идеологическую) власть, церковную, долгое время в истории теснившую светскую, а то и возвышавшуюся над нею. Перетягивая на себя часть государственного управления, подобная сила в своем беспрепятственном развитии вовсе не служит народной пользе и свободе, как следовало бы из расслоения власти, но которого здесь нет. Ещё пример – вероучение о пролетарской диктатуре и построении коммунизма, доставшееся нам по крайнему невезению и собравшее жатву из миллионов жизней наших предков….

Осознают сверхопасность нынешнего воздействия на умы в наш век всеобщей, казалось бы, осведомленности и долголетнего образования лишь немногие, наделённые не только умом, но и высшим сознанием: состраданием к судьбе своего народа и страны.

В сравнении с западным распутством четвертой власти её российское воплощение более сдержано, бесы чуют на себе сопение Кремля, хотят, да не могут от него отмахнуться. И зная подрывные способности либеральной стаи, надо бы радоваться такой их неудаче.

Впрочем, сущностного различия между нами и Западом это сегодня не составляет. При всех оговорках проступает общее: предательство правящею знатью собственного народа, разрушение векового уклада посредством низложения нравственности, принуждение ко всетерпимости, выделение особо опекаемых меньшинств, заселение своих стран инорасовыми племенами во злобной цели изуродовать место обитания, генетику и судьбу коренного народа и, в целом, обезволенное движение к упадку.

Иными словами, как бы ни были искажены у нас на Руси простые основы народовластия и подделаны под настроения первого лица, но и мы, и западные наши «учители» движемся ко сближению друг с другом, устремившись в болото европейской цивилизации. (Когда-то мечущийся Сахаров и иже с ним предсказывали схождение и переплетение в единую судьбу наших двух мироустройств, их «конвергенцию», хотя и не угадали, какую подоплёку и обличье то будет иметь.)

Политически незрелой сознанием России, безусловно, нужна крепкая рука. И совсем не такая, как нынешняя.

При разумном, примерном управлении страной с единовластием, даже жёстким, вполне можно на время согласиться (коль скоро польза перевешивает вред). Но страна управляется дурно, её мучит, лихорадит, и высокопоставленному вредительству нет конца…

И это рождает потребность в узде, коею можно сдержать власть в её худших замашках.

Какими мерами государственного обустройства, дать, наконец, должный покой Русскому человеку и установить непреложную ценность порядка? Как одолеть вечную, словно родовую, отметину на нашей судьбе: страсть любого начальства, словно вышедшего из иной, нежели нашей, породы, попирать и бессмысленно подавлять своих подвластных при крайней тяге Русичей ко Правде и Справедливости?

Прежде более отсталые, чем мы, народы ушли вперед нас из одной, пожалуй, лишь приверженности порядку, по внутренней ли своей склонности или благодаря везению с доставшеюся им властью. Довольно взглянуть на прежнюю убогую Чухонию и нынешнюю Финляндию, недавние и современные Китай и представить, как наша земля и люди могли бы измениться, избавь нас судьба от длящегося по сей день уже 30-летнего воровластия и попрания народной воли.

При нынешнем застое впору чинить и лечить всё сразу: политическое и хозяйственное невежество вкупе со вредительством, продажность и развращенность чиновников, казнокрадство, что словно гири тянут вниз народное процветание и душат развитие страны, безнаказанность пятой колонны, вобравшей в себя всю русофобскую «творческую интеллигенцию».

Должно привести в чувство правящую верхушку, любыми мерами вбить в её сознание не только стародавнее, никак не усвоенное представление о неотъемлемых правах человека, но и настоятельное для сегодняшнего дня: о неотчуждаемых правах народа на самобытность, безопасное существование, будущее своих детей, на собственное жизненное пространство, унаследованное от предков. Эти права должны считаться самоочевидными и не нуждаться в доказывании. (Нет нужды тратить слова на подличающих интеллигентов, по зову души или из корысти преданных соросову «открытому обществу».)

С сохранением нынешнего порядка вещей добрые изменения не произойдут. Умиротворённый своими годами и людским безмолвием верховный правитель не взбодрит себя и своё окружение великими порывами. Дума как была, так и останется коленопреклонённой. Вести её будет не наказ избирателей, не совесть самих избранников, но всё те же наставления президентской обслуги («администрации»). И до конца пребудет с нею то игольное ушко, сквозь кое в Думу войдет только послушный. В её существовании продолжится бессмыслица, вершить свою долю власти в стране она не будет, за неё это с чувством легкости будет делать первое лицо.

Упование на народных представителей вообще должно иметь пределы. В законодательных собраниях, подобных Госдуме, их слишком много, и это – сущностное препятствие для ведения дел на благо страны. Подавляющее большинство сих избранников ведомы такой сомнительной вещью как партийное послушание, устраняющее самостоятельность поступков и личную ответственность. Те же пороки сопровождают и тайное голосование, воспетое, вроде, как средство во имя неподдельности волеизъявления, а на деле явившее чудную лазейку, при коей бесчестие голосующих либо считающих голоса не выйдет наружу. А побуждения редких смелых и независимых исчезают в голосовании зависимого большинства. Равно и перехваленная зарубежная демократия с её свободами показала, что главные вопросы решаются строго в ладу с устоями политического правоверия («политкорректностью»), определяемыми за стенами парламентов дельцами от закулисы.

Также и опыт малых своим составом противовесов – таких как верховные и конституционные суды – в России и за рубежом научил, что они слабы или даже негодны в продвижении подлинного народовластия. У нас происходит их неизбежное соглашательство в угоду Кремлю, на Западе способность высших судов противостоять другим властям и даже менять порядки в стране всё равно не делает их достойными подражания, поскольку взамен они уступают напасти «общественных настроений», то есть, разносимых СМИ и общественными сетями умственных веяний, оказавшихся в век информационных технологий злостным творением заговорщиков по разрушению европейской цивилизации. Верховные суды отменяют либо изменяют смысл и действие прописных законов, безвольно, а то и подобострастно следуя измышлениям, что льются из уст газетных и телевизионных болтунов.

В поисках спасительных путей к Русскому возрождению нужно быстрейшим способом «удавить гадину» – прихлопнуть «ведущие» СМИ, интеллигентские рупоры и схожие с ними сетевые сборища ввиду заражённости их русоненавистью, причём, неизлечимою. Уцелевших подвергнуть «демократизации», то есть выбить из них воспитательные и направляющие замашки в отношении сограждан. И раз уж имеем такое значимое и опасное явление, как информационное влияние на современные грамотные умы, то его безусловно надлежит подвести под покров народовластия, обставить сдержками, противовесами и всеми красными флажками, не обращая внимания на вопли о «свободе прессы» (ибо ими едва прикрывается больная страсть подличать и вредить).

Как же, вообще, придать подобающую силу народной воле, подавить пренебрежение ею всяким руководством? Как сделать оную главным наставлением для власти?

Самым надёжным основанием политического здоровья будут изменённые общественные нравы, наполнение сознания и поступков служивого люда и рядовых граждан благородством, честью, национальным достоинством. С этими добродетелями и смелость придёт пресекать тёмные дела большой и малой власти. Плотью от плоти такого общества станет и сам правитель, уже мало способный на самовольное низкое…

А до той прекрасной поры – до нравственного перерождения общества – сделать упор на особую, совсем иную острастку для верховной власти.

Ввиду неспособности исполнительной власти к самоограничению (конституционному правлению), а законодательной и судебной властей к самостоятельности и противодействию кремлёвскому самоуправству, средство для простейшего демократического порядка нужно искать в стороне от них.

Полно уж тянуться за западными примерами и верить в их образцовость. Они оказались слабы перед наступлением либерального вырождения, выбрав подчинение силам зла вместо единства с сопротивляющимися народными низами.

Должно поставить над правящей средой некую нравственно великую силу, что сможет держать государство в рамках закона и народной воли. И в наиважнейших вопросах она будет иметь последнее слово.

Что из наболевшего нынешнего могло бы тогда решиться иначе или никогда не случиться? Прежде всего – преступное растворение настежь границ перед исламистским миром Средней Азии, немедля ринувшимся на Русские равнины, непоправимое по своим последствиям проникновение китайцев в Сибирь, непризнание Россиею частички своей Новороссии, тянувшей руки к Родине-матери в 2014-м, гнетущая русофобия в самой стране, членство в ВТО, Совете Европы и тому подобных вертепах, глубоко сомнительный исход многих выборов во власть, напрочь подавленное конституционное право граждан по своей воле решать большие государственные дела на вече (всеобщем голосовании, «референдуме») во все 20 лет нынешнего правления. (Народное волеизъявление 2014-го года в Крыму проводилось не по российским порядкам и не гражданами России. Затеянное же в 2020-м всеобщее голосование о поправках к конституции не исходит от общества, не рождено его запросами, но являет собою почин главы Кремля и продвигается с тою же неподлинностью, что и выборы во всей стране.)

Учреждение малого по составу, но великого по полномочиям Совета с единой целью пресекать дурное пользование верховной властью, захват её, включая своевольное расширение за отведённые грани, сомнительные выборы, искусственную несменяемость, игривое толкование законов, нескрываемое управление народными избранниками… При обнаружении столь откровенно дурного Совет вмешивается и велит исправить дело. Отмена порочных законов, указов и постановлений, отстранение от должности причастных лиц с преданием их суду (ибо речь идет не о пустяках) будет в наборе средств вверенной ему власти. Бездействие в ответ обернётся для уличённых обвинением во вредительстве («саботаже») и преследованием. И подкрепленный «стражами революции», Совет да не встретит препятствий на своём пути.

Совет должен прямо избираться народом, а не назначаться властью из круга приятных ей особ. Направить в Совет можно будет только достойнейших из достойных – числом не более пяти-семи, от силы – десятка – задача великой сложности при всём богатстве нашей земли на прекрасных людей. Путь туда да будет закрыт наглухо всем «творческим» личностям – газетчикам, телевизионным пустословам, лицедеям, эстрадникам, иным носителям «высокодуховности», мнящим себя «мозгом нации». Идущий в Совет должен быть славен иными делами, не мучим имперскими замашками, не болен коммунистическим прошлым и восхищением правившими на Руси кровожадными мучителями Русского народа от Ивана Грозного и Петра, якобы, «Великого» до Ленина со Сталиным, надёжно привит от соблазнов либерализма. То должны быть нравственно состоятельные люди, способные противостоять чуждой воле, исполненные чести, благородства и сострадания ко столь мучимому Русскому народу, не знающему счастья и в 21-м веке. Жизненный путь сих избранных мог быть не безупречно ровным, они могли когда-то подхватить и вирусы разной современной лжи, но сопротивлением ума и совести подавить их и преодолеть. За каждого такого битого многих небитых дают!

Преследуя сии добродетели и надлежит собирать Совет, так и назвав его, к примеру, «Советом достойных» или более ласкающим слух сегодня «Советом неподкупных». И имя обяжет!

В нынешнем безмолвии нелегко собрать таких даже в голове. Но они выйдут вперед, лишь вспыхнет искра, подобная той, что пробудила Русский мир в 2014-м, во славную пору Русской Весны.

«Торжественное заседание Государственного совета» (полотно Репина)

Царили какой-никакой, но настоящий царь и благородство

Разумно ли такое дополнение в обустройстве власти? Да, и смысла в том становится всё больше. Время открыло, что надзор и острастка нужны не только в отношении правительственной власти, но и остальных «ответвлений». Все эти «сёстры» – законодательная, исполнительная, судебная – в современных условиях и в виду нынешнего качества политической знати оказались крайне падки на впитывание пакостей, поставляемых под видом «прогрессивных». Мы видим, как помимо правительств предают свои народы и западные парламенты, и верховные суды, заигравшиеся в крайний либерализм.

Ход событий настолько вывернул наизнанку привычную идею демократии, что порою становится потребным идти уже на выручку правительству, творящему доброе дело и слышащему волю сограждан да отбиваться от мракобесия народных избранников и судов, то есть делать противоположное тому, что мыслилось в отношении пресловутых сдержек и противовесов в прошлые века.

Ещё скорее нужно взять в ежовые рукавицы, приструнить, если не придушить, идейных развратителей народа. Проклясть, объявить отверженными современные ереси многокультурья, всетерпимости, безнравственности как выражения свободы. И полное выключение лево-либеральных СМИ!

(Да зорко следить затем, чтоб их последыши не явились с новой подлостью.)

Крепкий хлыст в руках отцов народа нужен нынче ко всей собирательной власти «элит», коль скоро сам народ достижениями 21-го века – информационными, политтехнологическими, полицейскими – лишён влияния на свою судьбу.

… Некий противовес действующим властям существует в засушенном виде в европейских парламентских демократиях. То – оставшиеся с прошлых времен монархи и придуманные в позднее время неправящие президенты. Своё время они проводят в царском довольстве, мелькая иногда в благотворительности. Возведённые в главы государства, наделённые рядом нешуточных полномочий, вплоть до прав «вето» на законы и высшие назначения, они не видят необходимости возвысить голос в том или ином деле, не говоря уж о том, чтоб двинуть кулаком по столу. Самый худой журналюга более горазд в политическом влиянии, нежели они. СМИ обожают оных глав за такую устранённость и льют на них ушаты славословий, воспитывают в подвластных умиление и почтение к сим достопримечательностям страны.

В путинской России создать подлинный присмотр за властью с возможностью её укрощения – совершенно невозможная затея. «У нас, если появится какой-то институт над президентом, это будет означать ни что другое, как двоевластие, – высказался вождь, едва предложенные им поправки к конституции вдруг стали толковать как намек на ослабление кремлевского владычества. – Абсолютно губительная ситуация для такой страны, как Россия».

Так он решил и было по слову его… Достижения политической мысли, добротный мировой опыт государственного строительства проходят мимо России, словно обречённой. Одни уж остались мы средь европейских народов, не знающие присмотра за властью даже в том жалком виде, что доступна другим при либеральной диктатуре. (В Беларуси забравший себе власть Батька Лукашенко не столь нуждается в общественном догляде, ибо хранит свою страну от разграбления, а народ свой – от прихода чужих…)

Из-за неприемлемости «двоевластия», а прямо говоря – жажды единовластия, и была без стеснения перетолкована – в сторону пренебрежения – конституция страны, повествующая с 1993-го года о «демократическом, правовом» строе в России со свободными выборами как «высшим выражением власти народа», о безоговорочном преследовании любого за «присвоение», «захват» сей власти, о «разделённости властей» и их «самостоятельности». К полному единомыслию с высочайшею волей приведены Госдума, суды и прокурорский надзор, раздавлена всякая независимая политическая жизнь, Кремль же привычным образом забрал себе царские полномочия. И это стало в большей мере основным законом страны, нежели конституционное прекраснодушие.

Неприятие совластия с Думой еще можно бы понять, помятуя о невероятном оживлении в 1991-м всех игрушечных, вроде бы, верховных советов ненастоящих, казалось бы, советских республик, провозгласивших в одночасье переход власти в свои руки и отправивших владычество КПСС на свалку истории. И стоны Ельцина перед Клинтоном о «потери контроля над Верховным Советом» в 1993 году тоже памятны. Но одолев военным разгромом и кровопролитием (с поддержкой иностранными боевиками) народное представительство, именно Кремль поставил страну на грань выживания и за грань унижения. Все пороки разнузданного самовластия воплотились в возвышении Гайдара, Чубайса и всей нескончаемой вереницы злодеев, приступивших к терзанию государства. Привести исполнительную власть в чувство не удалось даже парламентскими попытками на протяжении 1990-х отрешить главного злодея от власти.

(Но при всей ненависти к чудовищному Ельцину никогда не надо забывать, каким был Верховный Совет в 1993-м году, и как, используя его, рвался к высшей власти в стране председатель сего Совета злобный, расталкивавший всех русофоб Хасбулатов, и каким повторением предыдущего кремлевского горца он мог бы стать.)

Призрак жёсткого разногласия меж ветвями власти явно преследует Путина. И пусть в Думе давно уж, с разгрома партии «Родина», отсутствует даже намёк на непокорность, и равно Конституционный суд ныне уж совсем не тот, каким достойно боевым был в начале 1990-х. С той поры чрез ряд конституционных и околоконституционных изменений власть стала более «президентской» и полномочия парламента урезаны с лихвой. Но даже под сенью нынешнего закона, верша свое дело по совести да служа народу, одним лишь преданием гласности пороков нынешнего строя и обличением виноватых Дума способна лишить Путина безмятежного правления. И совсем уж настроена душа его против Русских отчизнолюбов, подлинный страх его – перед Русским порядком, что, долгожданный, может однажды возвестить себя на улицах или даже в каком-то из закоулков власти.

Нужда в поправлениях во власти, конечно же, витает надо всем не сделанным, не сбывшимся и не могущем быть свершённым при нынешнем руководстве. И в надеждах на перемены слова о Государственном Совете не раз звучали в учёных разговорах о пресловутых конституционных изменениях, нежданно-негаданно затеянных первым лицом. Полагали оживить, дать осмысленное занятие тому Госсовету, что существует при президенте, и тоже уж двадцать лет с нами. (А проку от Думы не чаяли дождаться.) Но ничего нового на свет не родилось и народу на голосование составителями поправок не предложено. Даже малое потеснение кремлевского всевластия не прошло, и оному Госсовету так и суждено остаться прежним: многолюдным, угодливым и незначащим.

Копаясь в вопросах демократии, государственного насилия, гражданского общества то и дело поневоле взвешивают да сравнивают объемы прав человека и уровень их ограничения со стороны властей, соотносят так называемую «свободу личности» со степенью её безопасности в среде себе подобных. Дело осмысляется как согласие гражданина на ограничение общественных свобод ради установления властью общественного же порядка. Покорность народов угнетателям объясняют не одним страхом, но ещё и довлеющей потребностью иметь защиту от невзгод существования: желанием сытости, крова над головой, покоя от войн и лихих людей и иной заботы со стороны властей. В обмен с малым роптанием принимаются даже жесткие ограничения, признаётся необходимым всевидящее государево око, то есть, молвя языком придуманного на Западе «общественного договора», происходит уступка государству известной доли личной свободы (изначально полагаемой безграничной). А натерпевшиеся угнетения, напротив, объявляют свободу ценностью наивысшей и безусловной, ради коей уместно жертвовать идущею от властей опекой, обставленной правилами и не чуждой принуждения. Доказывают краснословием, как обычно принято в политике, пережевывают броские изречения из цитатников демократии, вроде однажды сказанного американским отцом-сооснователем Б. Франклиным: «Те, кто готовы уступить свои основные свободы, дабы побыть на время в безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности».

В обстановке 19-го и 20-го столетий это вольнолюбие имело достаточный смысл. Особенно – в условиях США, отделенных ото внешних угроз морями и океанами.

Буржуазный строй гордился свободами, социализм – защищенностью людей труда, как бы ни было порою то и другое далеко от правды. Пропагандисты обеих сторон хвалили каждый своё место обитания, население слушало и внимало. Со временем «защищенность» всё более росла в странах капитала, где вводились вспоможения на разные случаи жизни, пенсии, а то и доступная врачебная помощь. Появился «шведский социализм» и его подобия в прочих демократиях, когда можно было жить по-прежнему вольготно и не беспокоиться о «незащищённости». «Всеобщее благоденствие» стало даже большею приметой Запада, нежели гражданские свободы. Те, в свою очередь, стали сжиматься, и противление либеральному идеологическому порядку, подчас даже словесное, стало уголовно караемыми «ненавистью» и «экстремизмом».

Ну, а у нас память о войне, здравое видение нового врага в его «западном» обличьи и настроение «лишь бы не было войны» наполняли сознание настрадавшегося народа, возвышая образ родного государства-защитника и делая второстепенным отсутствие общественных свобод. Но в 1990-х и Советский Союз вслед за горсткой своих недобровольных союзников устремился ко свободам, хотя, скорее – к потребительским благам, да так, что едва не растерял всякое попечение о народе, попутно истрепав, как в войну, несметное число судеб. (Свобода та была приправлена «реформаторским» людоедством.) Со временем дело в наследнице его России выправилось: вернулись худо-бедно государственные «меры поддержки населения» и не до конца улетучилась общественная свобода (при малых политических правах отдушиной остаются изрядные возможности деловым людям предпринимательствовать и нет принуждения к исповеданию какого-либо мировоззрения).

Отличие Запада от нас стало выражаться в оценках «больше-меньше», но уже не по сути.

А не знающая остановки жизнь меняет понятия и дальше. Безопасность, защищенность во 21-м веке в странах с Белым населением уже не выражаются беспокойством за хлеб насущный и порядок на улицах. Обывательский уют, поддержка здоровья, раздача денег в случае нужды, защита от преступности и иное важнейшее благополучие граждан сегодня вполне достигнуты (хотя каждый и ощущает острее, чем раньше, где лежит грань этих благ и коими действиями – проявлениями политической неблагонадёжности – их в одночасье можно лишиться в случае каждой отдельной судьбы). Но подобная защищённость все быстрее теряет значение перед иным, прежде ощутимым разве что во время лютых войн – страхом за выживание народа как такового. С набитыми общественными закромами, вездесущим доглядом полиции и спецслужб, повальным видеонаблюдением и записью разговоров у людей вдруг стала теряться уверенность в большем: в будущем своего народа и своих детей.

Ядерная война, всемирные глад и мор от перенаселения, бедствия от великого потепления, о чём так много зудела западная пропаганда, не случились. Взамен страны с европейским населением, угодившие в демократию левацко-либерального пошиба, испытали все радости сошедшей на них действительности – парады извращенцев, диктат меньшинств, наглое иноплеменное вторжение, передел своего жизненного пространства, обжитого и возделанного несчетными поколениями предков, ради обустройства и благоденствия новых «сограждан».

Хвалёная демократия не поспешила здесь на помощь людям, напротив, навязала сей разврат словно худшая диктатура. Рассаживая по местам пресловутые власти, заботясь о сдержках и прокладках между ними, исповедники западного строя не занимали себя уважением к подлинной его основе – народным низам, их надеждам и выбору. Перехваленный Запад наперегонки выполнял заказ заговорщиков, а всем несогласным была вывешена на обозрение плеть толерантности и без демократических причуд показана в действии.

Уроки былых времён не впечатлили ни университетских мужей, ни подвизающуюся в политике образованщину, взрощенную отрицательным отбором, хоть прошлое и бьёт в глаза – вроде разноплеменной поздней Римской империи, задохнувшейся в этом своём всеперемешении, как в выгребной яме. И вот уже Москва с её остатками коренного населения являет собою очередной такой Рим, зовомый в народе, впрочем, «москвабадом».

Исламизация Европы и России, скорое превращение бледнолицых в теснимое меньшинство в Америке, повсеместное не знающее устали принуждение лиц европейского происхождения ко впитыванию либеральных идеалов многокультурья и извращений, запрет на честные исследования и общественные обсуждения наступившего «дивного нового мира»…

И уже не завтра, но на наших глазах претворяются очередные шаги по де-европеизации, пуще всего в США: прилюдное становление на колени Белых граждан (порой те и сами, тронутые вырождением, с охотою пресмыкаются), повержение памятников европейских деятелей прошлого, изгнание с работы белокожих полицейских, преподавателей – по одному лишь призыву левацких (не обязательно чёрных) подстрекателей. Страсти по занесённой из Китая хвори потонули в раскатах грома совсем уж близкой расовой войны.

Такова явь современной демократии – и западной, и путинской: ни свободы, ни подлинной безопасности, ни надежды на то или другое.

Посему, в который раз у нашего народа надежда – только на себя. В долгосрочном измерении то значит упование на общее наше духовное перерождение, начавшееся с Русскою весною. Но как действовать уже сейчас, как отнестись к выставленным на общенародное голосование поправкам в Основной закон страны? Что-то может быть и впрямь сказано в пользу возвышения сими поправками законов России, её суверенитета. Но разве Россия была, есть или в ближайшем времени станет страною законов, даже верховных? И существующая конституция не мешает творить добро; истинная прореха состоит в том, что законы попираются, заменяются «понятиями», сложившимися в пору развитого путинизма. Надеяться, что теперь-то многое изменится, да при еще более потужной «вертикали», чем та, что привела нас в нынешний застой и политическое безвременье?

По двадцати годам задаваться вопросом о загадочности Путина и хитрости его планов поздновато. Да, иные правители прошлого за лета своего правления менялись: тоже начинали лицами случайными, но ко старости вырастали до подлинных государственных мужей. Таковы были Де Голль, Сталин, Кастро… Если Сталин, все более проникаясь охранительством, за двенадцать лет подготовил разоренный троцкистами СССР ко схватке не только за жизнь, но и за мировое господство; если Наполеон завершил все свои государственные преобразования, сменившие республику империею, всего за короткие пять лет, то Путин за целых двадцать так и не стал президентом Закона и Порядка, не явил себя надёжей и опорой Русского мира, не изволил в обновляемой конституции даже назвать по имени наш Русский народ, упомянув разве что порожденный им язык. Историческое время – дорого, а тем более – пятая часть столетия, ныне столь быстротечного. Итог пора бы давно подвести, если в нас, конечно, есть маломальская взыскательность к тем, кто дерзает нами править, да уважение к себе и хозяйское отношение к судьбе своей страны.

Нет ни малейшего сомнения, что первого июля все будет решено за нас. Стоит ли освящать такой обряд своим участием? Не лучше ли «остаться дома», к чему нас хорошо и своевременно приучили с приходом китайской заразы?

Задать можно много вопросов. Да ответы на них – излишни: в коротком сроке все уже рассужено властью, что заправляет делами по своему нраву; в долгом же сроке спешащему в тупик путинскому правлению уже и без нас вынесла приговор безстрастная история, сама полагающая в государственных делах предел бездарности. Поступайте по совести; совестью сильны Русские.

В статье вынужденно использовано 160 нерусских слова (менее 2,6%). Чужие изречения и самоназвания не учитываются.

Размещено: 21 июня 2020 г.

Источники: собственные.